З. 239. Т. 50 000.
Издательство „Глущенкоиздат“
Издательство „Глущенкоиздат“
English
–––––
––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
ß
ß
Магазин.
Магазин.
Индекс.
Индекс.
Об издательстве.
Об издательстве.
Резиденция „Пионерский курорт“
Резиденция „Пионерский курорт“
„Венец“.
„Венец“.
1962.
1962.
Доброкачественные дубликаты.
Доброкачественные дубликаты.
Дрезден.
Дрезден.
Псков.
Псков.
Рига.
Рига.
Ульяновск.
Ульяновск.
Ээсти.
Ээсти.
––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Книга, мягкая обложка. 140 × 200 мм, 624 стр. Тираж 1000 экз. Первое издание, 2016 год. Из серии „Прекрасен облик наших будней“.
1962. Николай Козаков
Дневник
Заказ № 116
A Little Life
Мария Кувшинова
В „Трофиме“, новелле Алексея Балабанова из киноальманаха „Прибытие поезда“ (1995), крестьянин, зарубивший брата, бежит из деревни в город и случайно попадает в объектив камеры, установленной на перроне французом-оператором, посланником Люмьеров. Спустя сто лет пленку находит ассистент режиссера, работающего над фильмом „Вокзалы Петербурга“, но Трофим — существо, за агонией которого мы наблюдали двадцать минут, оказывается досадной помехой и вырезается при монтаже. Его изъятие из небытия долго оставалось потенциальным, но сорвалось, не состоялось; камера беспристрастна, а это значит, что она гуманнее, чем человек.
С дневниками Николая Козакова произошло ровно противоположное: благодаря сложению человеческих усилий текст и его автор были проявлены после смерти, как чудом уцелевший негатив. Немедленная ассоциация с кино неслучайна: шестидесятые — высшая точка в истории мирового кинематографа, в нашей стране это время расцвета сценарной прозы. Козаков смотрит много фильмов, его восприятие и тексты заражены кино в том же смысле, в котором им была заражена проза Хемингуэя или Дос Пассоса; он пишет как будто уже с расчетом на экран: „Я вскинул фузею, но заяц мелькал среди сосенок. Вовка грохнул, и оба, что зайцы, пустились за беглецом. Когда я выскочил на чистое, косой был уже метрах в 100, не меньше, внизу. Я приложился. Серо-рыжий комок плясал на мушке. Отрывисто треснул выстрел. Заяц скакнул в промоину, вылез и пошел на гору. Я приложился вторично. Отчетливо лязгнул курок. Плечо, готовое принять отдачу, напряглось впустую“.
Однако, в отличие от вымышленного Трофима, у реального Козакова нет собеседника, свидетеля и интерпретатора — того, кто удержит фигуру автора от ускользания; записывая каждый свой шаг, он остается непознаваемым, как космос, покорению которого уделяется так много внимания в записках. Кто он? Человек 1960-х годов? Люмпен-интеллигент? Старший брат твоего отца? Антисемит? Неудачник? Поэт? Инопланетянин? Дневник явно не предназначен другим читателям, Козаков пишет его для самого себя — и остается в своих текстах абсолютно герметичным, обнажая для читателя принципиальную и трагическую непроницаемость Другого. Сам тип отношений Козакова с реальностью сегодня уже невоспроизводим и кажется посланием в бутылке, отправленным не пятьдесят, а пятьсот лет назад: десятки часов и дней уходят на коммуникацию, на ожидание писем, ответов, автобусов, поездов, на починку транспорта, на дорогу — автор описывает территорию с чрезвычайно низкой связанностью (она антигуманна поэтому, а не из-за своей идеологической враждебности человеку). Сюжетные линии дневника оборваны: мы никогда не узнаем, зачем именно он пишет все это, увидит ли он снова свою харьковскую возлюбленную Лилю Канцедал — мы даже не понимаем, в чем именно заключается работа Козакова, кроме бесконечного ремонта машины и преодоления бездорожья.
Лишь дважды на протяжении 1962 года вихрь событий подхватывает автора, как кузнеца Вакулу у Гоголя, перенося из однообразной провинциальной среды в до абсурдного неожиданные миры: в Москву, в ресторан „Метрополь“, за стол к американцам, с которыми он вдруг разговаривает на сносном английском, а потом в Харьков, в институт знаменитого профессора Дубровского, где его безуспешно лечат от заикания. Оба путешествия описываются Козаковым в той же бесстрастной манере, что и будни деревни Кадницы — тем более фантастическими, внезапными и кинематографичными они кажутся читателю. И тем отчетливее обозначают место, которое автор определяет себе на карте мира: Козаков как будто не догадывается, что живет в провинциальной деревне, за железным занавесом, и с легкостью вставляет в текст английские выражения, смотрит голливудские фильмы, не делает разницы между публикацией в местной газете или в столичной прессе, предполагая в шутку, что в соседнее сельпо вот-вот заявятся американские журналисты-разоблачители.
Герметичный для читателя, для самого себя он разомкнут и открыт большому миру, оставаясь при этом маленьким человеком, никем — тем, кто не должен свидетельствовать, но все-таки свидетельствует вопреки. Уязвленный женщинами, он не пытается восстановить патриархальную власть над ними, ровно наоборот: спасаясь от притязаний бывшей жены, Козаков готов объявить себя импотентом, без труда выключая себя из игры в доминирование. Его существование так монотонно и так подолгу лишено событий, что превращается в чистую, лишенную индивидуальных черт экзистенцию — это она (а не сотни удивительных деталей) в процессе чтения затягивает, как бездна.
Илл. 1
Размер книги в точности повторяет размер общей тетради, в которые Козаков писал свой дневник. Вся информация вынесена на суперобложку, на самой книге мы оставили только год на обложке, название поместили на корешок.
––––––––––
––––––
Илл. 2
Фотография Николая Козакова 1962 года послужила источником для этой иллюстрации Александры Федориной
Илл. 3
Книга отпечатана на тонкой немелованной бездревесной бумаге OP Opaque 50 гр/кв. м — обычно на такой тонкой бумаге печатают религиозную литературу. В редакции подшучивают над главным художником, что дневники Козакова стали для него библией. Он отрицает!
Илл. 4
В наборе используются гарнитуры Журнальная
и Журнальная рубленая.
Илл. 5
Дни, которые стали частью радиопостановки, мы отметили знаком пластинки.
„ГЛУЩЕНКОИЗДАТ“
„ВЕНЕЦ“
„ВЕНЕЦ“
Прекрасен облик
1962. Дневник Николая Козакова
1962. Дневник Николая Козакова
наших будней
Радиопостановка. Пластинка и подкаст
‘Benign Duplicates’. Фотографии из архива Николая Козакова
Набор открыток „Доброкачественные дубликаты“
Отправить отзыв по сайту
Экспозиции
„Венец“. Номер-люкс
З. 239
Издательство „Глущенкоиздат“ работает с темами микроистории и архитектуры советского модернизма, в т.ч. серийного. Особое внимание мы уделяем мелкотиражной продукции: „книги художника“ и плакаты, отпечатанные ручным офсетом тиражами в 5–10 экз. Более массовые издания, такие как „Венец. Добро пожаловать в идеальное“ или „1962. Дневник Николая Козакова“ предназначенны для широкого круга читателей и выходят тиражами в 500–1000 экз. Наши книги отмечены премиями на отечественных и международных профессиональных конкурсах.
© 2005 — 2020 Издательство „Глущенкоиздат“
Заказ № 239. Тираж 50 000. Сделано в Verstka.IO